Художник:
От автора: Примерно полтора года назад мне предложили написать книгу о христианах, не причисленных к лику святых, но следовавших евангельским заповедям, сводящимся, как известно, к одной: заповеди о любви к Богу и к ближнему. А коль скоро наивысшее ее проявление – положить душу свою за друзей своих, то я решил рассказать именно о таких случаях, начав с начала некалендарного ХХ века – с Первой мировой и по сегодняшний день. Но жертвовали собой – и это тоже хорошо известно – не только христиане. Были ли ими те добровольцы, вызвавшиеся открыть в темноте задвижки и спустить воду из теплоносителя Чернобыльской АЭС, о которых я узнал из заметки на одном из сайтов, приуроченной к тридцатилетию катастрофы?
Исторический экскурс с лирическими отступлениями
Тряпка с керосином, гвозди и кипяток
Снежная буря, скрывшая три отражающиеся друг в друге солнца и радугу, пушкинская метель с мчащимися над степью то ли тучами, то ли бесами, и, наконец, блоковская вьюга, где бесы материализуются… в 12 апостолов.
Есть что-то в этой поэме от «Песни о буревестнике»: те же гагары и глупые пингвины, кое-как приходящие в себя после бури. «Старый мир», уже уничтоженный, но не окончательно, не добитый («поджавший хвост паршивый пес») предстает рядом персонажей. То старушка, как курица, кое-как «перемотнулась» через сугроб, молясь Матушке-Заступнице, то буржуй, прячущий нос в вороник, то сторонящийся прохожих «товарищ поп», то
Вон барыня в каракуле
К другой подвернулась:
— Уж мы плакали, плакали...
Поскользнулась
И — бац — растянулась!
Злорадные наблюдения подростка из воровской компании, не отличающегося умом, каковым, если верить Бунину, не отличался и Александр Блок. Впрочем, для поэта ум и не обязателен. Но странно это упоение тем, что у нормального человека вызывает с одной стороны – сострадание, с другой – протест. «В 1917—18 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство», – пишет Ю. П. Анненков («Воспоминание о Блоке»).
Случай для поэта, пожалуй, исключительный. Как если бы Георг Тракль, например, пришел в восторг от штурмовых отрядов, концлагерей, «окончательного решения еврейского вопроса» и начал бы их не только воспевать, но и увидел бы в Гитлере – Христа, а в штурмовиках и/или эсесовцах – Его апостолов. А в Холокосте – «мировой оркестр народной души». Но если о преступлениях нацизма известно всем, то о геноциде, устроенном русским интернационалистами посредством русских же выродков «цивилизованный мир» молчал, когда это происходило, молчал после, будет молчать и впредь. И это молчание, считал психиатр Краинский, работавший в созданной при Добровольческой армии комиссии по расследованию преступлений большевизма и в частности ЧК, также своего рода психическое заболевание.
Социальная патология, она же – умственная эпидемия
«Во всем ужасе чрезвычаек и в трагедии русского народа есть одна психологическая черта, которая указывает на полное падение общечеловеческих моральных ценностей и на порочность так называемого цивилизованного мира. В то время, когда в России гибли миллионы людей в муках и несчастье, весь цивилизованный мир молчал и признанием разбойной власти над русским народом санкционировал преступления большевизма. В то время, когда по поводу смертной казни двух террористов в Америке над всем миром звучал вопль негодования и раздавались протесты мировой прессы, в то время, когда несправедливость по отношению к малым народам вызывала и протесты и военные выступления движимых состраданием великих держав, только русские стоны были гласом вопиющего в опустошенной душе культурных государств и их правителей. Ни Лига Наций, ни мировая пресса, ни мощный голос правителей мира не поднимался в защиту погибавших. Оказывается, что по отношению ко всем самым малым народам, не имеющим мировой истории, существует и право, и мораль, и долг защиты, только по отношению к великому в своей истории и духовных творениях русскому народу слышится один клич и один призыв – «Ату его»...
По мнению психиатра мировые политики не слишком-то отличаются от чекистских палачей: «Можно ли утверждать, что чекисты представляют собой психопатологический тип? Но в таком случае мне думается, что Эрио и Ллойд Джорж должны быть признанными морально помешанными, ибо без их покровительства террор большевиков давно сошел бы со сцены. В этом явлении мы больше имеем дело с социальной патологией, чем с индивидуальными биологическими и психическими аномалиями. Разве не причудлива дружба и трогательный симбиоз Максима Горького с кровавым палачом Дзержинским? А Лига Наций, ни одним словом не обмолвившаяся о кровавом маскараде большевизма, о соловецком рае?
Чем же объяснить это молчание? «В умственных эпидемиях существуют темы, которых затрагивать нельзя. Таков вопрос еврейский с его «табу». Если его затронуть в неблагоприятном смысле, автор будет стерт с лица земли, а его труд будет предан анафеме. А обойти этот вопрос при изучении чека невозможно. Роль еврейства в русской революции колоссальна, и этому есть свои объяснения, но это нисколько не снимает вины с самих русских».
Сам Краинский не побоялся быть стертым с лица земли, но обратил внимание и на другой факт, обычно игнорируемый антисемитами, утверждающими, что в ЧК зверствовали только евреи и латыши: «В деле изуверства в чека все нации в лице своих отбросов конкурировали между собой. Русские – Угаров и матрос Алдохин, еврей Михайлов-Феерман, польский еврей Феликс Кон. Русская народность в чека играла пассивную роль, но едва ли она почетнее других. Из русских палачей зверскими были матросы Алдохин и Асмолов. Грубость и матерщина были характерными чертами русских палачей». А вот о пассивной роли: «Кто же, как дикий цербер, охранял, то есть сторожил, в чрезвычайках заключенных? Кто стройной цепью с винтовкою наготове окружал ведомых на расстрел русских людей? Кто ревниво оберегал комиссара? Кто алчным жестом срывал в последний час одежду с жертвы, толкая голого буржуя в сарай, и передавал его в руки палача? Под чьей заботливой охраной совершались все эти ужасы?».
О названном выше Угарове, коменданте одной из киевских чрезвычаек (всего их было четыре): «Этот зверь-человек, которому впоследствии на Генуэзской конференции пожимал руку итальянский король, был портняжным подмастерьем из Воронежа. Он был художником своего дела. Он упивался кровью буржуев и почивал со своею супругой под звуки выстрелов, которыми размозжали черепа обреченных: окна спальни выходили на двор против сарая, в котором были бойни».
Именно Угарову принадлежала идея расстреливать, укладывая жертв рядами на полу, вниз лицом. «Убивали людей по-фабричному: пулей из кольта в затылок. Череп разносился вдребезги и брызгами разлетался мозг… Неужели, – думалось мне, – человечеству еще нужна картина мучений загробного ада, когда освобождаемый от старого режима свободный человек так полно воплотил его в реальной жизни? Что нового мог выдумать царь зла в своих подземных владениях? Покорный ученик людей – сатана – мог бы только позавидовать изобретательности чекиста Угарова. Он мог бы обратить свой взор в глубь прошлого, на инквизицию, и сравнить ее устаревшие методы с новой техникой чека».
