Об именах
Улитка – идеальный буржуа. Наш общий друг художник выращивает их на своём пастбище. Делает ли это его немного буржуа, когда улитки-буржуа попадают в его желудок. Сейчас мне всё это следовало бы написать в прошедшем времени, поскольку в минувшем году этого художника не стало. Первое, что обретает человек вместе с жизнью, и последнее, что утрачивает, если его придают забвению, – это имя. Но стоит ли что-то имя само по себе, если ты принужден делить его с множеством других Володей, Кать, Семёнов и Иванов.
Я помню, что в жизни, и в …, и в …, и в …, всё сущее стремится заполнить собой пустоту и держать последнее слово. Корова, улитка, лошадь и даже гепард могли бы, но не станут. На самом деле, корова не следит за улиткой. Это правильно, с точки зрения пищевой цепочки, поскольку гепард присматривает за всеми. Но! Легко исчезнуть, когда за тобой никто не следит. В этой густой траве, где гуляют травоядные и улитки, как, впрочем, и все, кто могут себе это позволить, по крайней мере, мог – до того, как ковид совершил прыжок от животного к человеку.
Сейчас вспоминается все немногие утра, проведённые в парке Семпионе, который соседствует с замком Сфорца, Аркой мира и Дворцом искусств, где мы наблюдали за собаками в прогулочном загоне, а днём болтались у Дуомо в тесных объятиях таких же любознательных проходимцев, как мы. Но в моём воображении там сейчас всё так же – залито солнцем, за тем небольшим исключением, что балконы полны обитателей, и это не птицы, а временные затворники своих жилищ. А потом я сокрушаюсь, что надо ответить деду Чезаре, – на транслейт его имя выглядит как Цезарь, – и представляю, как грустный Чезаре в ожидании писем сидит в своём саду с лавровым венком на голове.
Итальянцы, действительно, в своём роде триумфаторы: они ждут, что каждый поймёт их с полуслова, как будто они кошки. Чезаре говорит: не надо учить меня русскому, пишите мне на итальянском, так мы сохраним много времени. Между тем, мы с Валерой тоже получили в Италии порцию успеха. Однажды, не без труда отыскав нужный корпус университета, мы всё же явились к началу поэтического вечера. Это была середина ноября – время, в которое здесь, как и у нас дома, солнце ложится и забирает всё тепло дневного часа. Чтение стихов проходило на открытой террасе, в ускоренном ритме, чтобы успеть до того, как слушатели и рассказчики замёрзнут. Лаура Росси читала Брюсова на русском, у неё это очень хорошо получалось. После этого она объявила, что среди нас есть «настоящие русские», которые знают русский лучше неё. Под этим скромным флагом, незримо развевающимся над нашими головами, Лаура познакомила нас с некоторыми поэтами. Он представился Томатом. Такое имя. Кто знает, какие имена носят итальянцы в повседневной жизни. Обычный, в очках и шляпе, итальянский поэт, на деле оказалось, его имя Томасо Кемени. Шляпа у него была – что надо, одну из таких шляп мы встречали на крыше дома у Галата-башни.
Когда я вижу шляпу, я думаю про голову, точнее, про форму головы. По сути всему круглому предназначено крутиться, вращаться, совершать движение. Но этой задачи голова не выполняет, не считая вращения по сторонам. Возможно, наша форма тела выгодна только пловцам. Немного омрачает выводы тот факт, что круглое всегда заполнено лишь отчасти, потому что шарообразный сосуд заполняется целиком только жидким или сыпучим. К счастью, на семьдесят процентов мы состоим из воды. Но если бы голова была кубом, то шляпы не уносило бы ветром, так же, как ту шляпу у Галата-башни. Не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь терять свою шляпу или голову, но шляпа это не столько весело, сколько грустно.
Хотя со словом круглое приходят на ум трогательные слова Тонино Гуэрра: «я хочу дарить тебе круглые слова». Вероятно, его ждал бы отказ в случае, когда бы взамен круглых он предложил квадратные или какие-нибудь треугольные слова. Если я не путаю, записочки с «круглыми словами» для своей будущей жены Элеоноры Яблочкиной он составлял на русском. Сокращенно её звали Лорой, хотя она могла быть и Норой, но какая русская женщина захочет быть Норой. По-французски это звучит не на много выгоднее, это подтвердит любой заводчик терьера.
Имя – это самое важное, поэтому так много вопросов рождает его происхождение. Почему собака называется терьер, а улица со всеми её архитектурными сооружениями – экстерьер, как могла бы называться собака, которую выгнали из дома, и она в одночасье стала бывшей собакой, как экс-президент, экс-супружница и прочее, прочее. Терьер вообще загадочное название, происходящее от норы, и поэтому от этой породы стоит ждать, чтоб они охотились на норных животных. Если вы заводчик терьера, вам бы надо потолковать со своим подопечным на этот счёт. Я нет, я счастливый владелец кота, который охотится за всем, что ему попадается, включая меня. Где-то неподалёку от Шанз-Елизе нас встретил устрожающий внимание знак «je ramasse» – «я собираю», на котором изображены собака и её хозяин с совком. Мы потом наблюдали, как одна добропорядочная парижанка со своим питомцем вышли на охоту, а через пару минут прогулка их превратилась в собирательство.
Имя – самое важное, когда речь заходит о литературном поле, пронизанном пристрастным интересом ко всему, что простирается далеко за пределы той культуры, где вспыхивает очаг этого интереса. За видимыми рубежами мы с лёгкостью угадываем и признаём совершенство в любом естестве. Вслед за тем, когда впервые мы проникаемся историей о том, как некая Иветт покинула владельца «каравеллы» во Вьерзоне, всего прежнего обаяния Наташи и Андрея как ни бывало. С этого момента мы поспешно наделяем в сущности скромных обладателей имён Томато, Томасо, Пабло, Родригеса всевозможными щедротами души и таланта, нарочно обходя вниманием действительно заслуживающих его Володю, Катю, Семёна и Ивана. Однако таких Иванов в числе знакомцев у нас водится без счёту, а Пабло, быть может, один на веки. Всё это не может не напоминать о пастбище улиток, вынужденных делить одну общую лужайку, вскормившую не одно поколение жаждущих чего-то большего, чем общая ойкумена. Обретаем ли мы то, что хотели, взамен?
февраль-март, 2020
Свидетели гравитации
Уму не нужно много чего, чтобы бежать вперёд. Легко представить, что запретное яблоко, которое мы вкусили из лона сада и пустились в погоню за неуловимой мыслью можно считать одной из первых метафор в христианском мире, наравне с жертвенным барашком, призванным искупить грехопадение. Обе метафоры связаны с растительным и анималистическим миром. При этом запретный плод призван подчеркнуть, что мы обречены на искушение обладать тем, что не дано, и искупать вину, жертвуя не менее ценным даром, за возможность обладания. В один прекрасный день за школьной партой нас всех призывают в свидетели тому, как яблоко упало на голову Ньютону и обрушило на него закон Всемирного тяготения. Но в своих ежедневных тренировках мы с трудом извлекаем пользу от этого знания, поскольку, для того чтобы совершать пешие прогулки, нам не требуются предварительные замеры постоянной гравитации и массы небесных тел по отношению к расстоянию между ними. Поэтому основы небесной механики вошли в нашу жизнь незаметно и существуют помимо нашей воли, как, скажем, тарелка-солнце, вокруг которой вращаются яблоки.
В 2018 году вышла книга Маркуса Чоуна «Гравитация: последнее искушение Эйнштейна» (пер. с англ. М. Кленницкой. - Санкт-Петербург [и др.] : Питер, 2019. - 336 с.), из которой мы узнаём, почему Ньютон не заявлял о своем открытии миру в течение 22 лет. На выбор читателя предлагают две версии, которые однако могут мирно сосуществовать друг с другом. Согласно одной из них, ровно столько времени ему потребовалось, чтобы привести расчеты в порядок и справиться с доказательной базой. Физик ХХ века Ричард Фейнман объяснял это тем, что «можно знать больше, чем быть в состоянии доказать». И поскольку Ньютон был очень чувствителен к скептицизму, с которым, как он предчувствовал, могут встретить его открытие, самым верным решением оказалось сохранить в секрете то, что перевернет в будущем представление о мире. В этом и заключается вторая версия.
Возвращаясь к событиям райского сада, яблоко несет в себе скорее не символ созидания, а символ разрушения, повлекшего деконструкцию мира, как в «Отсчете утопленников» 1988 года Питера Гринуэя и «Саду» 1995 года Мартина Шулика. В политике рая заложен механизм обретения через утрату, – «сей брат был мёртв и ожил» [Лк. 15:32]. Формула, которую мы должны понимать через объятия свободы, не то, что мы думаем о ней – избавление от всех ограничений и препятствий, а то, что она сама из себя представляет. Она справляет свои собственные потребности через набор условий, без которых не в состоянии существовать. Если бы среди нас оказался Дж. Мелвин Вуди из колледжа Коннектикута, посвятивший себя дилемме, какими потребностями руководствуется свобода, он сказал бы, что «упущение свободы как исключительно человеческой привилегии в сравнении со всей природной средой, следующей лишь механической необходимости, является фатальной ошибкой, которая делает и человечество, и природу одинаково неразборчивыми». Что отличает людей от других животных, так это не свобода, а использование символов, что позволяет нам представить свободу как идеал, с помощью которого можно судить и трансформировать мир. Так что скорее всего из этого можно сделать вывод, что в отсутствии свободы, – будь то райский сад с пронумерованными яблоками, или леса и тропинки Вулсторпа, вдоль и поперек исхоженные Ньютоном, – нельзя получить хоть какой-то результат. Разрушительная сила в самом начале – она же созидательная к концу.
Наиболее жизнеспособной основой для эскалации эмоций обычно является неослабевающее чувство негодования по поводу несправедливости и зла, которое считается затмевающим и непоправимым в отношении существующего порядка вещей. Силы собираются для окончательного конфликта, подобно разгневанным воинам в Армагеддоне, «битве великого дня Всемогущего Бога». В политике рая мы все считаемся заключёнными узниками, так как не способны изменить установившийся порядок. И следует полагать, что революция здесь бессильна, поскольку дело касается психологии, подвергшейся изменениям на протяжении веков менее всего. От наличествования преград и их преодоления зависит – сможем ли мы познать наслаждение, или плоды нашего воображения так и продолжат болтаться на ветках.
июль, 2020
