Художник:
А я сижу дома
Небольшая передышка – моя собеседница отвечает на телефонный звонок. Смотрю на седоватые, выбившиеся из прически прядки, на взволнованное еще молодое лицо. Пришла ко мне посоветоваться – порекомендовали. Убрала телефон, смотрит с надеждой.
– Простите, вернусь через минуту.
Нужно сменить обстановку, проветрить мозги – час уже толчем воду в ступе.
Друзья называют меня хахом гадоль, светлая голова, – верят, что я могу решить любой вопрос, приходят сами и знакомых присылают. А я сижу дома, любуюсь рыбками в чисто вымытых аквариумах и слушаю музыку. Живу на покое. Заслужил, говорят друзья. Хозяйством занимается Анна, родственница, седьмая вода на киселе. Ей тоже когда-то помог. Сжились, ладим. У нас есть хобби. Рыбки золотые и винил – у меня. У нее – сказки, пишет и переводит по подстрочнику с каких-то экзотических языков. Анеля моя – горбунья, карлица. Ее я действительно вытащил за прекрасные длинные волосы из большой беды. У нее кукольное лицо и синие большие глаза.
Хорошо у нее в комнатке… Накинув шаль, ушла Анеля на кухню чай заваривать для гостьи, а я за ее столом посижу, из окна погляжу…
Почерк у Анны, как у нашей общей двоюродной бабки – слала письма из Америки во все родственные семьи, давно-давно, в семидесятые, когда дети еще собирали марки. Недавно вывалилось одно такое из третьего тома Томаса Манна – решил перечитать великий роман, но дальше первой длинной фразы вступления: «История Ганса Касторпа, которую мы хотим здесь рассказать…» дело не пошло. Содержавшиеся в письме сведения о выставке кукол (бабка шила им платья), показались важнее.
Но надо возвращаться к скучной гостье, уж заждалась, наверное, бедная.
– Извините.
Сидит, смотрит, пальчики аккуратно салфеткой вытерла.
– А зачем вам все-таки что-то здесь, если у вас там есть все?
– Но мне положено!
– Вы ведь знаете, что я не юрист? Знаете. И пришли…
– Пришла, чтобы узнать, что вы думаете, ну, обо всей ситуации... Картине в целом.
– Картине в целом… О вашей истории? И я вам скажу. Вот оставайтесь с нами обедать, а после сказки почитаем. Подумайте, вы же все равно в тупике. Ну, так сдайте назад, попятьтесь, развернитесь. И припаркуйтесь. Вы же водите?
– Конечно. В Америке…
– Понимаю. А я даже и не учился, обошелся как-то без автомобиля.
Сидела на диване, листала альбомы, пока мы на стол накрывали. И напряженно думала о паспорте российском, который сначала незаконно дали, потом незаконно отобрали, а ей нужно, чтоб был, потому что по закону.
На часы поглядывает. Конечно, ей кажется, что время зря теряет. Ну, да, теряет – я же не могу ей выцарапать документ, бизнес здесь наладить. Но могу посоветовать не лезть в мышеловку, к тому же платную.
Ест с аппетитом, еще бы, кто бы от Анелиного борща отказался, носик чуть покраснел от капельки водки. Расслабилась, отдыхает. А потом уйдет отсюда с пустыми руками, ни с чем. Что ж делать?
Читает Анеля, слушаю я, слушает она.
– И вот уносит человек свое Нужно, кулек в руке зажал, улыбается. Дошел до реки, сел передохнуть, заглянул в кулек, а оттуда кузнечики прыг-прыг и давай стрекотать в душистой, свежей траве. Рассердился поначалу человек – обманул кудесник, но заслушался, в небо засмотрелся, да и задремал. А проснувшись, и не вспомнил ни о каких заботах. Отвязал лодку, переплыл на другой берег и домой пошел.
– Ну, принес, что нужно? – жена вопросом встретила.
– А что нам нужно-то? Все есть: ты, я, дом, сад. Послушай-ка, лучше, как стрекочут.
И уселись на крылечке кузнечиков слушать.
Встала. Глаза прищурила, губы в ниточку.
– Так что, мне ничего не делать? Мне вот вас порекомендовали… А вы не знаете, точнее, и знать не хотите. Сказка эта… И вопросы вы странно ставите… Как это паспорт может быть не нужен? А гражданство? Впрочем, для вас это пустые слова. Вы же у себя.
Ушла. А я сижу у себя – музыку слушаю. Дома сижу. Вот, звонит – кто бы сомневался.
– Извините, я была невежлива. Вы так меня приняли … И ваша сестра. Я, знаете, как-то по-другому теперь вижу…
– И вам спасибо.
Все, можно выключить телефон, одного визита достаточно.
Каждый приносит свои беды, заботы, секреты мне, затворнику. Так я и узнаю, почем сейчас фунт лиха, в какую цену идет доброе слово и за чем нынче злые мачехи посылают в лес бедных девушек.
На окраине
Встретились мы в тот вечер, когда снесли павильоны у метро. Не купив сигарет в привычном месте, тащился домой усталый и раздраженный. Он сидел на пне в окружении кошек и тянул на одной ноте: «Ни что не вечно – вечно нечто! Нечто вечно…».
Сегодня прощаемся – сорок пять дней можно было продержать его в дурдоме в отделении для небуйных, как в убежище.
После гибели родителей остался он на попечении тетки – она всем и распорядилась: одну квартиру продала, две купила, переселила, в институт устроила. А он, хрупкий осколок интеллигентной семьи, оказался ни к чему не годен: не мог рано вставать, экзаменов боялся до дрожи. Ушел. Часто сидел на лавочке возле старого дома, где жил с родителями. Тетка сердилась.
– Вы не думайте, она не злая, не жадная. Она даже в шахматы иногда со мной играет. Она же не виновата, что я скучаю по ним: по маме и папе…
Обо всем он рассказал в первый же вечер за чаем. Да, были бы живы родители, не дали бы пропасть этому слабому побегу, прикрыли бы от ветра.
Неожиданно устроился в «Евросеть» – ребята относились к нему хорошо – вежливый, покупателям нравится. Тетка не возражала. И все было хорошо некоторое время, пока на всех магазинчиках у метро не появилось объявление о сносе незаконных построек. И тут у него, спокойного, тихого, слабого, будто резьба сорвалась: объявление разорвал, побежал всех уговаривать не сдаваться.
– Мы люди маленькие, – говорили в «Аптеке»,– прикажут – уйдем.
– Мы не местные, другую работу найдем,– объясняли в «Продуктах».
«Газеты» и «Цветы» твердили свое: «Нам систему не сломить!» Ребята из «Евросети» вроде поддержали, обещали встать стеной, когда пойдут бульдозеры. Но пришел только он. Плакал, размахивал руками, грозил. Когда примчалась тетка, вызванная случайно проходившей мимо соседкой, он валялся на земле и выл, а над ним стоял вызванный из метро молоденький полицейский. Показав «корочки», тетка быстро все уладила. Дома дала успокоительного, покормила и унеслась на работу, на всякий случай заперев на ключ. А он выбрался – спустился по трубе. Куда шел? На что надеялся? Нет ответа.
Здесь ему было хорошо, в смысле – спокойно. Тетка не приезжала, с шофером присылала еду и белье. Звонила. После разговора с теткой он всегда приходил на чай. Беседовали.
А сегодня прощаемся. Забирает, разумеется, тетка. Похожа на Матвиенко или другую, такого же типа: костюм, укладка, манера говорить.
Выписку небрежно сунула в сумку, я небрежно отодвинул ногой корзину с фруктами и коньяком. Уселась в низкое кресло, ой, рискованно – как вставать будет в такой-то юбке? Ну, слушаю, начальница.
– Прогнозы?
– Благоприятные. Выведен в стойкую ремиссию.
– Рекомендации?
– Ровные отношения. Избегать окриков, многословных нотаций. Ну, тактильность, конечно.
– Это гладить, что ли? Я и кошку-то свою никогда…
Пытается выбраться из кресла, бедная, каблуками елозит.
А рука у нее, кстати, мягкая. И вблизи она выглядит моложе и симпатичнее. Приказывают им, что ли, пиджаки такие напяливать?
А найденыш мой сидит в коридоре в новых летних брюках, в клетчатой рубашке поверх белой майки. Поедет в коттедж, в новую жизнь.
– Ну что ж, счастливого пути, Павлик.
– Доктор… Дядя Коля.
Руку тянет.
– Все, идем. Хватит, хватит.
Топает за ней, оглядывается.
Вряд ли справится. Вряд ли.
Шофер бежит, забыли, что ли, что-то?
– Доктор, просили вашу визиточку, ну, если что, – напрямую…
– Визитки нет, а телефон вот, пожалуйста.
Я как знал, приготовил заранее. Ну, похоже, не навсегда – будет ко мне на свои сорок пять приезжать отдыхать… Как он там пел кошкам?
– Ни что не вечно – вечно нечто…
