Фото:
Алексей Цветков. Песни и баллады. – М.: ОГИ, 2014. – 112 с.
Книга стихов, получившая широкое распространение сначала в символистской, а затем и в постсимволистской лирике, осмысляется исследователями как циклическое образование, «большая форма», претендующая «быть воплощением целостной личности и / или даже моделью мира». Поэтому результатом аналитических операций обычно оказывается установление контекстуальных связей, обеспечивающих единство обособленных и часто неоднородных (жанрово или тематически несходных) текстов. Впрочем, литературоведческие стратегии могут заметно разниться: с одной стороны, рассмотрению подвергаются лишь «формальные» параметры композиции (заголовочно-финальный комплекс, наличие или отсутствие разделов, количество стихотворений), с другой – определяется специфика субъектной структуры книги и реконструируется сквозной метасюжет, образованный взаимодействием ключевых событий, образов и тем. Интерпретационная продуктивность этих, в сущности, не противоречащих друг другу подходов обеспечена тем, что циклизация в лирике представляется «едва ли не самой эффективной формой проявления авторской активности»: если лирический субъект «высказывается в отдельном тексте», то автор (по М.М. Бахтину, «облеченный в молчание») организует «контекст осмысления этого высказывания» и – одновременно – читательское восприятие произведения в целом.
До сих пор исследовательский интерес концентрировался, главным образом, вокруг модернистских изданий, однако книга стихов как «форма репрезентации поэзии» актуальна и в современной литературной ситуации. Характерный тому пример – творчество Алексея Цветкова, чья способность к мышлению книгами была впервые отмечена Дж. Смитом, увидевшим в его «Эдеме» (1985) «не просто подведение итогов вещам, накопившимся за несколько лет», но самостоятельное и «независимое художественное целое». То же можно сказать и о недавно вышедшей книге «Песни и баллады» (2014), стихотворения которой формируют единый текстовый ансамбль благодаря разветвленной системе циклообразующих связей. Наиболее существенные аспекты этой системы как раз и будут предметом нашего рассмотрения.
Как известно, «классические» образцы книги стихов сопровождались предисловиями, где кратко излагалась творческая программа поэта и формировался горизонт читательского ожидания (достаточно вспомнить «Urbi et Orbi» В. Брюсова или «Пепел» А. Белого). Книга А. Цветкова предисловия лишена; отсутствуют и такие компоненты паратекста, как посвящение и эпиграф, поэтому главной «конвергирующей» силой становится заглавие, на которое ложится повышенная смысловая нагрузка. Правда, указывает оно отнюдь не на жанровый принцип циклизации (в «Песнях и балладах» он не срабатывает) – куда важнее жанрово-родовая память, к которой и апеллирует заголовочная формула. Примечательно, что литературные и фольклорные жанры («баллада о солдате» [с. 5–6], «песня всадника» [с. 86], «заклинание воды» [с. 87]) соседствуют у Цветкова с учебно-научными («краткий курс» [с. 54–55], «учебник насморка» [с. 96–97]) и претендующими на мемуарность текстами («заметки подозрительного» [с. 48–49], «дневник ветерана» [с. 61–62]). Встречаются и единичные случаи эпистолярных («письмо первоклассникам» [с. 16]), информационных («прямой репортаж» [с. 18]), даже музыкальных жанров («русская рапсодия» [с. 7–8]). Выделим также группу произведений, чей структурно-содержательный статус не бесспорен, но которые, оказавшись в контексте «песен и баллад», осмысляются как вполне самостоятельные жанровые единства («книга бытия» [с. 95], «апокриф» [с. 65–66], «фанфик» [с. 23–24]). При этом внимание читателя, как часто бывает в подобных случаях, фокусируется не на каноне, а на его трансформациях, поэтому одной из лейттем книги становится жанровая рефлексия *, выявляющая аномальные сдвиги в картине мира.
