Что мы знаем о нем до того, как он уходит? Ничего. До определенного момента – до того, как всё изменится, – мы даже не знаем и того: кто уходит, кем он был, что сделал, какие средства использовал для этого. Собственно, так же и всякая мысль: не будучи сконструирована и выплеснута на материал, способный удержать и впоследствии сделать с нее маску-слепок, – уйдет, станет безнадежно утрачена. В итоге она вынуждена проделать этот круг: от эфемерного бестелесного к воплощению в нечто осязаемое и видимое и снова к утрате оболочки, в то, что затем интерпретируется и вырастает в более сложную модель. Всё это оставляет замысловатый рисунок, к источнику формирования которого приходится постоянно возвращаться, чтобы понять, во что он стремится вырасти прямо сейчас и потом. История мысли как предмет – вещь невозможная в силу множественности графических ответвлений и вместе с тем «слепых пятен», образовавшихся не потому, что мысль дремала на отдельно взятом участке времени, нет, а маски и слепки с нее остались дожидаться своего часа. На примере архитектуры можно наблюдать, как она развивается, работая по вертикали, а не растекаясь по поверхностям. В поэзии не определено того рационального зерна, хотя это не позволяет заключить, что его нет. По сути, через поэзию протянулась та же знаниевая нить, навинчивающаяся и нагнетающая одну мысль на другую, до того, что одним единственным словом можно передать сотни веков не прекращающейся работы над его компрессией... Или это только музыка и волны, музыка волн? И кто кого «гонит» и «тащит»: поэт волну или волна поэта – второстепенно…
#BREAK#
Сколь угодно долго можно разглядывать эту картину: «многоэтапное изучение литературного текста – <…> безусловная необходимость», – но напоследок, по совету Лема, «симультанно окинем взглядом стул»… Почему именно стул определен для этой роли, об этом у Гастона Башляра, разложившего метафизическую оболочку дома как картонную коробку на тумбы, сундуки, шкатулки, двери и засовы. Расставил их и запечатлел, словно на пленку. Как-то в беседах с Эвелин Пикон Гарфилд, углубившись в рассуждения сравнительного порядка – писательского искусства с боксом, джазом и фотографией, Кортасар вывел, помимо прочего, связь между котом, человеком, тенью и фотокамерой:
«<…> Еще в ранней юности я почувствовал, что нужно пристальнее вглядываться в некоторые детали нашей повседневной жизни — они могут таить в себе подлинную красоту. Иными словами, хороший боксерский поединок не менее красив, чем лебедь. <…>, едва начав работать, я накопил денег и купил себе маленький фотоаппарат. <…> Вряд ли я нынче смогу объяснить, почему этим занимался. Думаю, на самом деле увлечение мое в скрытой форме было связано все-таки с литературой. Фотография — это своего рода зримая литература. Снимая, ты делаешь нечто осмысленное: выстраиваешь кадр, что-то в него включаешь, что-то убираешь. Хороший фотограф — тот, кто лучше других строит кадр. И кто умеет положиться на случай, но тут мы уже вступаем во владения сюрреализма. Каждый раз, беря в руки фотоаппарат, я видел, как соединялись вместе два-три несовместимых элемента: скажем, стоящий человек отбрасывает тень, которая похожа на большого черного кота. И если кому-то удается такое запечатлеть, я называю это чудом. По сути, я занимаюсь литературой: фотографирую метафору — человека, у которого тень — кот. Думаю, я пришел к фотографии по литературной дорожке».
Эта идея с метафорой меня особенно порадовала, до того, что поспешно привожу ее во вступительной части выпуска. Добавлю от себя: фотографии на страницах «Балкона» – самостоятельные обитатели пространств, а не инвентированная в тело кость. И в мартовском номере мы встретимся с работами фотографов Софьи Черных, Ивана Трояновского, Анны Гребенник, Дениса Суворова.
Здесь и далее читай о «Листьях травы» Уолта Уитмена, каким находит Джон Пиллинг эссе «Пруста» Самуэла Беккета, «Зеленые тени» Роберта Лоуэлла через перевод Анатолия Кудрявицкого и его собственную, ранее нигде не печатанную подборку «Школа медленного чтения», Алексея Бокарева – о системе циклообразующих связей в книге стихов Алексея Цветкова «Песни и баллады», ранее неизвестный и впервые представленный на русском рассказ «The I.O.U.» | «Расписка» Скотта Фицджеральда, чуть меньше дюжины стихов Константиноса Кавафиса и поэтическую подборку «У Чисикау из шони счастливый год» Саши Хомюка, «Формы существованья» Дениса Голубицкого и «На смерть Дантеса» Александра Фоменко, «Никаких цитат» Марины Козловой, а также продолжение романа «Жилище» Владимира Кашки, рассказы Леры Чеботаревой и Татьяны Кулаковой, в завершение – фрагмент книги Сергея Гусаренко «GAUDEAMUS. Картины из жизни студентов». И так случилось, что в этом выпуске в названиях трижды фигурирует одна и та же цифра: «Три жены…», «Три года…», «Три жизни…», – обычная мистика.
Марина Григорьева, выпускающий редактор