* * *
крыло ресничье на твоем глазу
скрывает слезы радости ли, горя?
и взгляд летит. вверху или внизу.
он суши жаждет, или жаждет моря?
прекрасна ты, трагична и скромна,
и агрессивна в то – в любое – в это.
сама себе верна, себе вольна –
ты притягательнее утреннего света.
тянусь к тебе по музыке шагов
плетусь к тебе по снегу, по морозу.
привычное прилесье у дорог,
сугробы заплетающие в косы
следы, следы, то кошек, то дворняг,
то человека, лыжника, ребенка.
и где-то громыхает товарняк.
и скрипнет где-то старая сосенка
от ветра. от движенья головы
округа, испугавшись, содрогнется.
и взглядом натыкаясь на стволы,
я буду петь, о чем сейчас поется.
в несвязной речи слов не разобрать.
я добреду, ведомый жаждой чуда
к тебе, чтобы на край любовный встать
и без раздумий сброситься оттуда.
* * *
Исколот наледью проспект
и дрожью перебит.
Любое «да» звучит как «нет»,
любое – не звучит
словцо нашептанное мной.
Тобой – молчанья гул.
Едва раскачены губой
качели бледных скул.
Свистит меж арок пустота,
подтачивая шаг.
И под ногой хрустит плита,
как грецкий от ножа.
И я иду, портрет списав,
с Есенина - упрям.
И снег летит в мои глаза,
Как чайка в океан.
* * *
Озябший дом, еще прямой, и Зета
все так же воет колоколу вспять.
Года идут. Глаза плывут по свету,
пытаясь свет собой не заслонять.
Здесь меркнут окна, двери холодеют.
Все мельче связь – все жарче твой очаг,
мой милый дом, года мои созрели,
и твой кирпич, как камень на плечах.
Влюблен во все, что есть в тебе и рядом,
где взгляд не оторвать мне от реки.
Но все ж отравлен, неизбежно, ядом
и рвусь куда-то дальше,
вопреки.
