Городской этюд №1
Прохожий у арки, будто бы дирижируя, крестится,
И каждый стручок катальпы колышется в такт рукам.
Флаги с Тифлисских ворот касаются гибкого месяца,
А тот, кто так звучно крестился, уже превращается в гам,
Становится частью проспекта, бывшего Николаевским,
И стопки обветренных мыслей с собой на работу несёт.
А я, как Ермолов, застыла. Дышу – не дышу, восхищаюсь им,
Временно стал безразличен вселенский угрюмый цейтнот.
Городской этюд №2
В ноябре головного мозга
Мысли ровные, как платан.
А живая людей полоска
Отползает на задний план.
Собирается слово в лужу,
Цвета чуть веселей, чем ртуть.
Воздух жальче и в чём-то хуже:
Не вдохнуть его, не вернуть.
Опрокинутый в ветер город
Раскрывается, как гербер –
Лепестками домов распорот,
Под фонарной пыльцою сер.
* * *
Дома тех, кого убили ради чужой наживы,
Покой обрели на полке в ограде латинских строк.
В пику казнённым моллюскам, люди бескрайне живы,
Но воздух бессмертия в лёгких кончается точно в срок.
А как не хватает часом простого куска хитина,
Чтоб все завихренья мира разбились об этот щит,
И за твоим полем зрения осталась гнилая тина.
Пока ты в своей ракушке - не съеден, но штормом бит.
И я в небелёный кальций себя заверну по плечи.
Пускай голова на свободе – до смерти неверный шаг.
Среди оголтелой жизни, подобной монгольской сечи,
Твой голос – открою тайну – мой личный солярный знак.
Ты сам – незабвенный идол, готовый спасти полмира.
Вот-вот и из горла хлынет знакомый охрипший свет.
Мой беззащитный воин, возвышенный до кумира,
Клянись, что не будешь сточен солёным прибоем лет!
Мантра
Монохромный, густой и душный
Сон вжимает меня в матрац.
Он воссоздан чертёжной тушью
И являет собой эрзац,
Искорёженный остов мысли,
Не картину, а лишь эскиз,
Где слова прорастают в числа
И стремятся к движению вниз,
К деградации смысла и звука,
К отвержению всяких прав.
Вдруг во сне расцветает юкка,
А за юккой – кусты агав.
Дальше – море. По морю – поезд
Без путей, направлений, рельс.
Он по водному зеркалу, то есть,
Это самый свободный рейс.
А у кромки солёной – Марта
С полных рук отмывает гарь.
У неё только сон и мантра,
Две монетки и божья тварь.
* * *
Есть люди без времени, возраста или пола.
И тем они всех счастливее в сумме дней.
Единственно верным они выбирают соло,
Их дом опустел, как заснувший под вечер музей.
Им не важны позывные усталой плоти.
Пыль бытия не съедает надменный лоск.
Их поцелуи положены лишь по квоте,
А если они и целуют, то только в мозг.
Хванчкара
Мой Святейший и Славящий,
распочать холодную «Хванчкару»,
сидя под эвкалиптом, сдирая его кору,
вдыхая не воздух, а набережную и жару –
Это самое лучшее, что ты мне…
Но не будет юга, лета, грузинских вин.
Сорвутся осадки мелкие, точно тмин,
будет туман, абсолютный ноябрь и Sting,
и по улице Ленина я к тебе…
Снова и снова нам встретиться не дадут,
пока власть, магнитный полюс и курс валют
не сменятся, не растратятся на салют.
Вот тогда-то мы…
Рильке
Конвертов тьма,
но только Рильке с марки
так смотрит, будто ручкой перьевой
уже не пишут. Не зная адрес,
можно шифровать любые
чувства, вжатые в бумагу
не силой почерка,
а частотой падения чернил
на стол и на пол.
В город без воды
писать нет смысла – почту там сожгут
за неугодностью.
И далее записки
в сто сорок символов останутся для нас
последним средством связи.
Мы пробуем аллюзию на вкус,
как ягоды калины,
сникшей в мае,
но по беспечности стоящей до сих пор.
Слова горчат, кислят и отдают
той гнилью, без которой мы
хотели выжить,
но не задалось,
и лучше бы теперь
нам взяться за руки,
как Стефану с женой.
