Художник:
«2666» – последний (незаконченный) роман Роберто Боланьо – вышел в свет в 2004 году, через год после смерти Боланьо. Темы, охваченные в романе, разнообразны и вращаются вокруг неуловимого немецкого автора и нераскрытой и не утихающей эпидемии убийств женщин в городе Санта-Тереза. В дополнение к истории Санта-Тереза, появляется история критиков, которая рассказывает о четырех людях: Пелетье, француз; Эспиноса, испанец; Морини, итальянец; Лиз Нортон, англичанка. Все они преподаватели немецкой литературы, мистически связанные между собой страстью к таинственному немецкому писателю Бенно фон Архимбольди. «2666» исследует вырождение XX века через широкий спектр персонажей, мест, периодов времени и историй.
В 2004 году роман удостоен премии «Саламбо», в Чили она получила премию «Альтазор» в 2005 году и премию Национального круга книжных критиков в 2008. Книжное обозрение New York Times включило ее в список «10 лучших книг 2008 года».
Roberto Bolaño. 2666. Barcelona: Anagrama, 2004. 212 р. 978-84-339-6867-8. Художественный перевод с испанского подготовлен М.А. Григорьевой.
Фрагмент романа
Оазис ужаса среди пустыни скуки.
Чарльз Бодлер
Записка наследников автора
Перед лицом возможности грядущей смерти Роберто оставил указания издать свой роман «2666», разделив его на пять книг, соответствующих пяти частям романа, указав порядок и периодичность публикации (по одной в год) и даже цену, подлежащую согласованию с издателем. С этим решением, переданным за несколько дней до его смерти самим Роберто Хорхе Эрральде, он считал, что обеспечит экономическое будущее своих детей.
После его смерти и после прочтения и изучения романа и рабочих материалов, оставленных автором Игнасио Эчеваррию (другу, которого Эрральде назначил в качестве референта по всем литературным вопросам), возникает еще одно менее практичное соображение: определение литературной ценности романа, которое заставляет нас изменить решение автора и впервые опубликовать «2666» в полном объеме в одном томе, так же, как он поступил бы сам, если бы не выполнил худшую из возможностей, которую повлек за собой процесс его болезни.
История критиков
Впервые Жан-Клод Пеллетье прочитал Бенно фон Архимбольди на Рождество 1980 года в Париже, где он изучал немецкую литературу в возрасте девятнадцати лет. Книга, о которой идет речь «Д'Арсонваль». Тогда молодой Пеллетье не знал, что этот роман является частью трилогии (состоящей из «Сада» – английской темы, «Кожаной маски» – польской темы, и «Д'Арсонваль» – очевидно, французской), но это невежество, это упущение или библиографическая оставленность, которые можно было списать только на его крайнюю молодость, не умаляли ни капли ослепления и восхищения, которые вызвал у него роман.
С этого дня (или позднего ночного часа, которым он закончил свое первое чтение) он стал восторженным архимбольдианцем и начал свое паломничество в поисках других книг автора. Это была непростая задача.
Выписка, даже если это было в Париже, книг Бенно фон Архимбольди в 80-х годах XX века ни в коем случае не было работой, которая не сопряжена с многочисленными трудностями. В библиотеке кафедры немецкой литературы его университета не было почти никаких ссылок на Архимбольди. Учителя Пеллетье не слышали об Архимбольди. Один из них оговорился, что имя автора звучит чем-то знакомым.
Пеллетье отправил в Гамбургское издательство восторженное письмо о прочитанном «Д'Арсонваль», и так и не дождался ответа. Помимо прочего, он побывал в нескольких немецких книжных магазинах, которые смог отыскать в Париже. Лишь однажды имя Архимбольди мелькнуло в словаре по немецкой литературе и в бельгийском журнале, посвященном, он так никогда и не узнал, шутя или всерьез, прусской литературе. В 1981 году вместе с тремя друзьями по факультету он путешествовал по Баварии и там, в небольшом Мюнхенском книжном магазине на Воралмштрассе, нашел еще две книги – том длиной менее ста страниц под названием «Сокровище Митци» и уже упомянутый «Сад».
Чтение этих двух новых книг способствовало укреплению уже имевшегося у него мнения об Архимбольди. В 1983 году, в возрасте двадцати двух лет, Пеллетье приступил к переводу «Д'Арсонваля».
Никто не просил его об этом. Тогда не было ни одного французского издательства, заинтересованного в публикации этого странного немца. Пеллетье начал переводить его в основном потому, что ему это нравилось, и потому, что он был счастлив это делать, хотя он также думал, что может представить этот перевод, которому предшествовало исследование архимбольдианских трудов, как диссертацию и, кто знает, как ляжет первый камень в его будущей докторской степени.
Он представил окончательный вариант перевода в 1984 году, и парижское издательство, после некоторых колебаний и противоречивых чтений, приняло его и опубликовало Архимбольди, чей роман, априори призванный не превышать тысячи проданных экземпляров, исчерпал после пары противоречивых, положительных, даже чрезмерно положительных критических обзоров тираж в три тысячи экземпляров, открыл двери для второго, третьего и четвертого переизданий.
К тому времени Пеллетье уже прочитал пятнадцать книг немецкого автора, перевел еще две, и считался, почти единодушно, крупнейшим специалистом, который только был во Франции, по Бенно фон Архимбольди.
Тогда Пеллетье мог вспомнить день, в который впервые прочитал Архимбольди, и увидел себя молодым и бедным в гостиничном номере, пользовавшим рукомойник еще с пятнадцатью счастливчиками, которые жили в темной мансарде, почти никого это не приводило в ужас, и даже отсутствие туалетной и ванной комнат, где туалет, или колодец, следовало делить с теми же пятнадцатью жильцами, некоторые из которых уже вернулись в свои провинции, снабжены соответствующим высшим образованием, либо переехали в едва ли более комфортные для жизни условия в том же Париже, либо немногие из них все еще там – медленно умирали от отвращения.
Он видел себя, как говорится, аскетичным, склоненным над своими немецкими словарями, освещенным тусклой лампой, тощим и непокорным, как будто все это было волей, сделанной из плоти, костей и мышц, фанатично преданным идее добиться успеха. В общем, вполне обычный студент, впрочем, малейшее воспоминание о прошлой жизни действовало на него как наркотик, – наркотик, который заставлял его плакать, наркотик, который вскрывал, как сказал один дрянной голландский поэт XIX века, замки эмоций и что-то, что на первый взгляд казалось актом самоуничижения, но что бы то ни было (ярость, вероятно), это заставляло его задумываться и переосмысливать, но не словами, а скорбными образами, его юношеский период обучения, и благодаря чему после долгой, возможно, бесплотной ночи он заключил в своем уме два вывода: во-первых, та жизнь, какой он жил до этого, закончилась; во-вторых, перед ним открывалась блестящая карьера, и чтобы она не потеряла блеск, он должен сохранить, как единственное воспоминание о мансарде, свою волю. Задача не показалась ему трудной.
Жан-Клод Пеллетье родился в 1961 году, а в 1986 году уже был профессором немецкого языка в Париже. Пьеро Морини родился в 1956 году в деревне неподалеку от Неаполя, и хотя он впервые прочитал Бенно фон Архимбольди в 1976 году, то есть на четыре года раньше, чем Пеллетье, только в 1988 году он перевел свой первый роман с немецкого «Бифуркария бифурката», который прошел через итальянские книжные магазины скорее с сожалением, чем славой.
Положение Архимбольди в Италии, следует отметить, было совершенно иным, чем во Франции. На самом деле Морини был не первым переводчиком Архимбольди. Более того, первым романом Архимбольди, попавшим в руки Морини, был перевод «Кожаной маски», сделанной неким Колоссимо д’Эйнауди в 1969 году. После «Кожаной маски», в 1971 году, в Италии был опубликован сборник рассказов о войне, в 1973 году и в 1975 году, а до этого в римском издательстве в 1964 году сборник под названием «Берлинская преисподняя». Таким образом, Архимбольди, возможно, не был совершенно неизвестным в Италии, хотя и не мог сказать, что он был успешным или среднеуспешным или малоизвестным автором, а скорее значился как автор с нулевым успехом, чьи книги старились на самых затхлых полках книжных магазинов или пылились на складах издательств до того, как их отправляли под нож гильотины.
Морини, конечно же, не удовлетворяли те немногие ожидания, которые он возлагал на итальянскую публику, и после перевода «Бифуркария бифурката» передал одному журналу в Милане, а другому в Палермо два архимбольдовых исследования, одно о предназначении в совершенствовании железных дорог, а другое – о множественных маскировках совести и вины в «Летея» и в «Битциус», романе менее чем в сто страниц, в чем-то похожем на «Сокровище Митци», книгу, которую Пеллетье нашел в старом книжном магазине мюнхенской сецессии, история в ней была сосредоточена на жизни Альберта Битциуса, пастора Люцельфлюха в кантоне Берн, автора проповедей, а также писателя под псевдонимом Иеремия Готтельфа. Оба эссе были опубликованы, и красноречие или сила убеждения, проявленные Морини в представлении фигуры Архимбольди, разрушили препятствия, и в 1991 году второй перевод Пьеро Морини увидел свет. В то время Морини преподавал немецкую литературу в Туринском университете, и врачи уже обнаружили рассеянный склероз, как последствие перенесенной им страшной аварии, которая навсегда привязала его к инвалидному креслу.
Совсем иным было знакомство с Архимбольди для Мануэля Эспинозы.
Моложе Морини и Пеллетье, Эспиноза изучал, по крайней мере, в течение первых двух лет своей университетской карьеры, не немецкую филологию, а испанскую, к собственному сожалению, потому что Эспиноза мечтал стать писателем. Из немецкой литературы он знал (и плохо) только трех классиков, Гёльдерлина, потому что в шестнадцать лет он верил, что его судьба в поэзии, и пожирал все имеющиеся в его распоряжении книги поэзии, Гёте, потому что на последнем курсе института профессор в шутку рекомендовал ему прочитать «Вертера», где он найдет родственную душу, и Шиллера, постановку по пьесе которого он однажды видел в театре.
Позже Эспиноза часто обращался к творчеству своего современника Юнгера, скорее потому, что мадридские писатели, которыми он восхищался и в глубине души ненавидел, говорили о Юнгере неотступно. Таким образом, можно сказать, что Эспиноза знал только одного немецкого автора, и этим автором был Юнгер. В первый момент работы Юнгера показались ему великолепными, и, поскольку большая часть его книг была переведена на испанский, Эспиноза без проблем нашел и прочитал их все. Втайне он жаждал, чтобы это не было так просто. С другой стороны, люди, в окружении которых он часто оказывался, были не только преданными поклонниками Юнгера, но некоторые из них были также его переводчиками, что вызывало у Эспинозы некоторый скепсис, поскольку он искал блеска не у переводчика, а у писателя.
Течение месяцев и лет, которое обычно было тихим и беспощадным, принесло ему некоторые несчастья, которые заставили его изменить свое мнение.
Вскоре, например, выяснилось, что группа юнгерианцев была не такой уж юнгерианствующей, как ему показалось на первый взгляд, но, как и все группы, была подвержена «смене времен года», так, осенью они, действительно, были юнгерианцами, но зимой внезапно превращались в бароджианцев, и весной – в ортегуанцев, а летом даже покидали излюбленный бар, чтобы выйти на улицу, напевая пасторальные стихи в честь Камило Хосе Кела, в общем, происходило то, что молодой Эспиноза, который в глубине души был патриотом, готов был бы безоговорочно принять за проявления безудержного веселья и карнавальный дух, но отнюдь не мог воспринимать с той же серьезностью, как это делали ложные юнгерианцы.
Эспиноза всерьез обеспокоился в тот момент, когда понял, что его собственные эссе имеют в группе дурной успех, и это заставило его, например, во время ночи под парусом, задаться вопросом, не просят ли эти люди между строк оставить его их общество.
Важным событием, в довершение ко всему стал визит Юнгера в Мадрид, и группа юнгерианцев организовала ему поездку в Эль-Эскориал, удовлетворив тем самым странную прихоть мастера, и когда Эспиноза решил присоединиться к экспедиции, в какой бы роли то ни были, в этой чести ему было отказано, на основании того, что юнгерианцы будто бы не считали его достаточным, чтобы стать частью корпуса гвардии немца, или как будто они боялись, что он, Эспиноза, может поставить их в дурное положение, когда Юнгер окажется в компании какого-то заумного юнца, хотя официальное объяснение, которое ему предложили (возможно, продиктованное благочестивыми побуждениями), заключалось в том, что он единственный не владел немецким, в отличие от всех, кто отправлялся на пикник с Юнгером.
На этом история Эспинозы с юнгерианцами прерывалась.
И этим начинались безвременное одиночество и дождь (или буря), сопровождаемые противоречивыми или невозможными к воплощению стремлениями. Это были не легкие и тем более не приятные ночи, но Эспиноза обнаружил две вещи, которые очень помогли ему в первые дни: он никогда не будет писателем, и по-своему это было смелое признание.
Он также обнаружил в себе затаенную злобу, он был полон обиды, он гноился обидой, и ему ничего не стоило убить кого-то, кого бы то ни было, чтобы облегчить одиночество, дождь и холод Мадрида, но это открытие он предпочел оставить в темноте и сосредоточиться на своем признании: он никогда не будет писателем, и использовать весь мир для своей недавно эксгумированной храбрости.
