Любой город спустя четверть века становится тесен, но, будто бы в противовес, затягивает нас в себя всё сильнее. И вырваться из него, даже ненадолго, непросто. Пять, а то и шесть рабочих дней прокатываются танковыми гусеницами по нашей решимости, а затем приходит время поздравлять с днём рождения бабушку, чинить стояк, выстаивать очереди в больницах за ненужной справкой, высиживать очереди в ОВИРе за очень нужной, или, чего веселее, удариться в дополнительный приработок. А потом снова чей-нибудь день рождения…
Так проходят годы.
Но в одно субботнее утро всё пошло не так. Мы, четыре, почти ремарковских, товарища, встретились на пригородном железнодорожном вокзале, покой которого нарушали немногие бабушки, тянувшие по нескольку сумок за раз, и обязательный горшок с рассадой или замотанное в полиэтилен деревце – на выбор.
Раздобыв в газетном киоске путеводитель по области, мы остановились на отдалённой станции, рядом с которой должны были быть река, лес и целебный источник, вода в котором, насыщенная донельзя железом, всегда была оранжево-медного цвета. Справедливости ради стоит заметить, конечный пункт был нам почти не важен – мы жаждали самого путешествия, которое не ограничивается точкой «Б» из задачки для четвёртого класса. Для настоящего путешествия достаточно просто покинуть точку «А».
Взяв в кассе билеты, а в продуктовом три бутылки сладкого креплёного вина, сардельки и хлеб, мы дождались электричку и вольготно разместились в полупустом вагоне. Было около девяти утра, но солнце уже крепко вцепилось в голубоватую марь неба. Мы жадно смотрели в окно, точно пережевывая глазами увиденное. Сразу за окружной мелькнуло озерцо с полупустым ещё пляжем и жёлтыми скалами карьера, а дальше поезд взяли в тиски стены сосен.
Я всегда любил сосны. В них есть что-то от человека. От хорошего человека. Тела их крепки и ровны, в них нет ничего лишнего, напускного. Они тянутся ввысь, точно хотят узнать и увидеть больше других деревьев. А наверху, в хвойной шапке-голове, таят честные и высокие, как они сами, помыслы, недоступные почти никому, кроме птиц и белок. По крайней мере, мне хотелось бы думать, что это так.
Солнце вкатывалось по пригоркам перистых облаков к зениту, а мы, ещё никуда не приехав, уже думали о том, когда и куда выберемся в следующий раз. Почему человека всегда так радуют эти, почти наверняка обречённые быть неисполненными, планы? Думаю, по той же причине, по которой неразделённая любовь распаляет сильнее, чем взаимная.
Время от времени по вагону прохаживалась некрасивая, плохо одетая девушка. На каждом плече у неё висело по сумке, в которых побрякивало тёплое пиво, а в руках она сжимала полупрозрачные пакеты с сигаретами, ядом от огородных вредителей, леденцами, картами, ручками, и бог весть с чем ещё. На лице её читалась скука – покупателей не было совсем, а рот, привыкший перекрикивать толпу, выплёскивал заученные фразы почти неслышно.
Поэтому её легко перехрипел машинист. С трудом расслышав название нашей станции, мы, единственные из вагона и, как оказалось, из всего поезда, высадились на неожиданно ухоженный перрон.
Маршрут к источнику был описан в путеводителе довольно подробно, и я, беспечно обмахиваясь глянцем, повёл товарищей по дороге из утрамбованного в пыли гравия мимо местных достопримечательностей в виде сельмага и разрушенного клуба к опушке видневшегося на окраине леса. Мы смеялись и несколько раз дурашливо сфотографировались. Но когда лес, оказавшись перелеском, кончился, и за ним показалась следующая деревня, стало ясно, что маршруты – наш и журнальный – не совпадают.
У ворот двухэтажного дома на околице отец и сын выгружали из прицепа силикатный кирпич. Когда мы подошли спросить дорогу, они посмотрели на нас, как смотрят обычно на Руси на инородцев – недоверчиво, угрюмо и с некоторой долей презрения. Ни о каком целебном источнике они и слыхом не слыхивали. Преодолевая нахлынувшее отчаяние, я спросил где здесь река, на что мужик махнул рукой в неопределённом направлении и снова стал перекладывать кирпичины.
Бредя запутанными грунтовками, то и дело кончавшимися тупиком проржавевших ворот или свежевыстроенным сараем, мы пришли к выводу, что названия искомого села и станции на которой встали, совпали случайно. Старушка, подпиравшая в одном из дворов неаккуратную поленницу, подтвердила догадку – мы сошли с электрички где-то на час раньше положенного. Ни большой реки, ни настоящего леса в окрестностях не было.
Настроение шло на спад, солнце безжалостно жгло наши макушки. Воздух пропитывался разочарованием, почти детским, когда получаешь вместо того что хочешь, то, что могут себе позволить родители. Не желая сдаваться так просто, я повлёк наши сбившиеся порядки мимо огромной неароматной кучи, куда местные сбывали весь мусор и коричневого озерца с пляжем, вытоптанным копытами коров. План был только один – сделать вид, что у меня есть план. Вернуться сейчас – значит признать поражение нашей затеи, сдаться безжалостной букве «А».
Мы перешли луг, где бродили, пережёвывая клевер, наследившие на пляже коровы, и, не питая особых иллюзий вошли в следующую лесопосадку. От густых крон ниспадала тень, обёрнутая в спасительную прохладу, а едва различимая тропка вывела нас на крутой берег, где цепляющиеся корнями за жизнь кусты, спускались почти до самой воды.
Её трудно было назвать рекой – скорее речушка, быстрая, вёрткая, буро-зелёная от глинистых берегов и водорослей, метров в семь шириной. Она круто изгибалась, рассекая заросшие берега. Такую речушку скорее представишь в предгорьях, чем в южной лесостепи. Но она была прекрасна. Переполнившее нас чувство было сродни радости путника, встретившего в пустыне оазис. Наконец мы вышли к месту, где река снова выгибалась и образовывала светлую песчаную отмель под одиноким раскидистым вязом. Дальше идти не имело смысла.
Что было после? Ничего. И всё. Мы ныряли в прохладную воду, борясь с крепким течением, жарили на костре сардельки, ломали хлеб руками и пили, не пьянея, вино. Смеялись, забыв про фотоаппарат, способный запечатлеть улыбки, но не счастье. Чистое и простое счастье жизни. Такое, что спустя годы оно прожигает меня насквозь.
Иногда, тщательно подготовив и рассчитав все мелочи, ты получаешь лишь пресное довольство. Почему уютный дом в курортной зоне, замаринованная по всем правилам баранина, приличный коньяк, большая компания служат не залогом радости, а почти всегда, наоборот? Может быть, потому что ты заранее знаешь, где ждёт тебя точка «Б»?
А, может быть, потому, что Счастье нельзя запланировать, как нельзя запланировать встретить единорога или найти цвет папоротника в купаловскую ночь. Оно не выгибается кривой на сейсмографах, не подскакивает ртутным столбиком на градуснике – ни по цельсию, ни по фаренгейту. Его нельзя предсказать и измерить.
И забыть его тоже нельзя.
