* * *
с чёрной мушкой блесны на безбровом лице
замирает волна, греет полое тело о берег.
приходи и ложись, где моллюск подыхает в песке,
чайка – штопором – в соль, дикий взгляд ее – долог.
след оставишь, а он обмелеет и вовсе сойдёт,
ну и ладно, и хватит, большего мне и не надо.
всё аврелий наврал, – ничего никуда не живёт,
даже эта осока – небывшего в сущности рода.
белый в чёрных полосках маяк – котлован
десяти этажей, о сыграй на губах перегноя!
здесь на дюне одной эвридика в июле цветёт,
и на ней полыхает летящее к небу льняное.
* * *
как по мосту, где нет
моста, – настил травы,
идёшь, и мокнет шаг,
и птица голосит,
и лиловеет след,
и яблоневый сад
разросся так, что плеск
от лепета цветков
не отличить, зачем
ты здесь ещё живёшь,
губами тянешь всласть
его зацветший прах,
а если хочешь знать,
что сделалось с тобой,
скользящим по тропе
сквозь белое темно,
ответь за всех, с кем ты
от остановки шёл
в подземный переход,
и дальше, дальше вниз.
* * *
по улице длинной, по главной, под вечер
встают горловые постройки, рдеют их звенья,
и город вдруг весь на ладони, отчаянно вечен,
и гнёзда вороньи, как чаши в руках у деревьев,
и ямки, как лунки, родятся, и водится рыба,
прозрачная рыба сквозь глину идёт косяками;
над лункой склониться, насыпать вчерашнего хлеба,
но вишня цветёт, и расходится ветер кругами.
на улице ломкой хоккейные шлемы в витрине,
ловись на живца осторожности, верткая шайба;
гидрант раскурочен, и горлом идет гиппокрена,
гидранту я тоже насыплю лежалого хлеба.
и два манекена друг к другу припаяны лбами, –
«мы с вами, мы с вами, нам тоже непросто», –
как скользко сближаются глупые куклы,
им самое место в облупленной яме погоста.
есть тихая тяга, как песня, – к подкладке обочин,
к тому, что не дышит, лишь трется о травы и стены...
по улице главной уходишь, никем не замечен,
тебя провожает цветения горькая пена.
* * *
место жительства – шаткость
предместий, симметрия кровель и стен,
выйти на улицу, оказаться
где-нибудь на пустыре;
слово скользящее спрятать в рукав,
точность молчания – средство
как-нибудь выжить и дальше,
перспектива забвения, за-
бывания – то, что не входит
в распорядок нового дня.
* * *
ленивый снег в каком-то пёсьем виде
зализан на загривке и боках,
следы ботинок – сладкие зевки,
остановись, порыв исчезновенья.
дай лапу мне, непрожитое поле,
и распахни, как звенья скулежа,
ряды деревьев, но что там на самом деле,
на горизонте, лес или межа,
или фаланга фермерского сада
и дом с венком омелы на стене,
или кладбищенский забор, отсюда
не разглядеть, да и не надо мне.
* * *
для вошедшего в церковь
запах грузовых вагонов,
простаивающих на зное,
дух просмоленных брусьев.
для поющего гимны
в горбатых сосновых стенах,
украшенных резьбой
по темному дереву, –
позволь мне замазать шелест
памятных дат, фотоснимков
с составами в польшу,
с деревянными чемоданами.
* * *
пустой просёлок в обмороке пыли
зарос пожухлой дрянью по краям,
движенья нет, есть папоротник пьяный,
где над болотом досточки дрожат.
ты сам себя не можешь отыскать,
не слышишь листьев палое дыханье,
твои шаги, как будто не твои,
твои слова, как будто молоко.
в твои глаза вселилась слепота,
они, погасшие, как зерна пыли,
когда она взлетит до подбородка,
до стынущей октябрьской паутины.
и кажется, весь этот мир отдали
старьевщику, как рваный свитер,
и ты не знаешь, кто тебя ведет
сквозь папоротники, через болото.
* * *
красная, юркая птичка
купается во внезапной зелени,
свежие листья тянутся отовсюду
в возлюбленную теплынь.
но это не всё, – неявно черствеют
листья, разъедаемы ржавчиной,
ветер наигрывает на лютне
заболевшего дерева.
в обновленной окрестности видишь
спинку стула, обитого рыжим бархатом,
китайскую, ломкую цаплю
на шелковой занавеске.
* * *
в точности зыбкой,
её удалении вверх,
к серым холмам,
где трещит ученический голос
птицы одной;
она горлышко чистит
прореженным светом слезливым,
и дождь колосится
на ветке сирени.
жнец
(из брейгеля)
Славе Полищуку
тот который тянет кислое
молоко прижимая обод к
губам убедительно словно
хочет пустить на волю
птичью трель сидящую
в центре кувшина смотрит
внимательно в небо даже
просительно волосы всклочены
седина повисла над ухом
бок подрумянен кувшинный
пшеничным светом
* * *
я – это то, что случилось в мире,
согласованность стульев, тетрадок,
пустых разговоров – доброе утро,
как провели выходные... – а вы?
– ничего, ничего... это пробное тело
слышит, как время течёт
будто кровь, обращая вниманье
на своё повторение вспять,
постараться понять,
если можно понять
полунищую речь,
или выйти на улицу,
выключить свет,
потушить созерцание.
