Между островом и континентом
Моя страна – как континент усталый,
изъеденный бессмысленностью ветра,
расписанный узорами из камня
на месте полноводных рек потоков,
долины, разделенные хребтами
на герцогства исчезнувших рептилий,
метафора первичности сознанья,
где слово побеждается молчаньем,
где в тишине дыханье –
словно бездна.
Моя страна – как остров в океане,
вокруг резвится хоровод дельфинов,
старее, чем религия, где мудрость
необъяснима, где пылает день,
где ночь пересекает астероид
и оставляет звездам на раздумье
переживать бессмысленную тьму.
Здесь жителям присуща непокорность
большому миру из-за океана,
здесь в споре между «здравствуй» и «прощай»
нет победителя, но взгляд островитян
привычно отражает свет печали.
Между спящими и снами
Не зная мастерства руками,
Из слов я строю караван.
Пересечет песков экран
Он между спящими и снами,
Где архитектор с инженером
Не согласовывал проект,
Где миража обманный свет
Строеньем кажется нетленным,
Где облаками города
Плывут поверх песчаных дюн,
Где шпили храмов – пустота,
Шальная выдумка ветров,
Где солнца свет и звезд ноктюрн
Приветствует моя любовь.
На Акрокоринфе
И то, что было домом куртизанок,
Пределом стало северных ветров,
Сосущих силы у всего живого.
Нет, не ищите цитадели смысла.
Найдёте панцирь сломанный, и вихря
Пронзающие отзвуки, и эхо... –
Забытое богами разоренье.
Там, где Пегас как семечко взлетел,
Крылатое в круговороте шторма,
Теперь в борьбе с суровой волей ветра
В свои права вступает тишина.
Там, где сменялись жрицы Афродиты,
Апостол Павел и наместники империй,
Теперь страна, где правит чистый разум.
Зерна граната
В том семечке граната лишь одном
Истории и тайны спасены
Гранатовых деревьев всех времен
Из всех краев и уголков земли.
Оброненное в храмовом саду
Лежит оно зачатком жизни новой,
Чтоб повториться в будущем году,
Восстав из почвы деревом плодовым.
Сверкающая розовая капля
Однажды соблазнила Персефону –
И вот она в аидовых объятьях,
И будит по весне от сна природу.
Завернутая в сладость сердцевина
Плода – нежнее дуновенья ветра –
Несёт в себе посланья Элефсины
И мудрость плодородия Деметры.
Осенние граната семена,
Ложащиеся в землю в декабре
Как символы начала всех начал -
Как капли свежей крови и вина,
Древнейшее вместилище земли,
Хранящее в печальном зимнем сне
Причину и судьбу грядущих лет
И силы пробуждения весны.
Белый город
За крепкой каменной стеной
и катарактой штор
я наблюдаю городов
изменчивый узор.
И вечное пространство скал,
и дымка над равниной,
и звон холмов-колоколов
ложатся на картину.
А в белой комнате у нас
ваятеля натура -
тела в объятии слились,
и пальцы на твоём лице
оцепенели, и любви
рождается скульптура.
Between island and continent
My land of birth is like a continent,
its vast heart eaten down to parchment
by uncomprehending winds
until a palimpsest remains
of once-abundant waterways,
immense plains cicatriced by ridges
marking dinosaur terrain -
a metaphor of primal mind,
where language confronts silence
so profound that breathing
serves as utterance.
My land of birth is like an island
circled by the dolphins' dreaming,
older than religion, with a wisdom
unexplained, where days blaze
with the stupefying brilliance
of asteroids, and nights spin nests
of stultifying darkness under nets of stars.
Islanders experience resistance
to the world beyond, a tension between
greetings and goodbyes, whose specific
gravity remains in equilibrium, despite
the glint of sadness in the island-dwellers' eyes...
Between the dreamer and the dream
Because I have untutored hands
I build in words – long caravans
that rove across a desert screen
between the dreamer and the dream.
Because the architect won't speak
to engineers, the structures lean:
mirage of ziggurat and dome
in parody of brick and stone.
Cloud-cities float above the dunes,
their towers figments of the winds;
bright shrines alight like butterflies,
greet moon and sun, their portals eyes:
in every shrine, a higher soul,
a lotus-bud of Love, unfolds…
On Acrocorinth
Empty are the chambers of the courtesans,
a house of air; the north wind sucks
the energy from every creature there.
You seek the citadel of meaning,
find a broken carapace
echoing with howl and shrill:
a god-forsaken, ravaged place.
Where Pegasus took flight, winged seeds
spin in the gale's chill vortices;
beneath the bitter wind's blind will
a silence clamours with unease.
Aphrodite's courtesans, Saint Paul,
Venetians, Byzantines: their cosmos is
a vanished land, a country of the mind.
Seeds of the Pomegranate
A single pomegranate seed
contains the secret histories
of every pomegranate tree
that ever breathed.
Spilt at the temple site
it signifies old codes, new life,
the mystery of itself and all things
known to die and resurrect.
Such a perfect rosy bead
once enticed Persephone;
exiles in her shadowy domain
partake and are refreshed.
Steadfast centre, sheathed in flesh
so delicate, so pure, so sweet,
carries the wisdom of Demeter,
messages from Elefsina.
Seeds of the pomegranate,
offered to the newly dead,
dye December's hearth with archetypal
rubrics: wine and blood,
invoking forces old as earth
to shape the new year's course and fate,
affirming that in winter's dormant
kernel lies the spring.
White City
Beyond the solid plaster wall
and cataract of drape
I sense a change, a paragon
of cities taking shape;
envisage stone inscribing space,
a plain where contours
bleach in haze; hills
that chime like bells
and then evaporate,
as here in the white room
our torsos
freeze in stylised embrace,
my fingers
petrified upon your face.
